Записки штабиста

Всё дальше в историю уходит победный май 1945 года. Но не стареет память о войне и Великой Победе над фашизмом. До сих пор мы с помощью читателей «СР» имеем возможность вписывать новые строчки, странички, имена во всенародную книгу памяти...

ШИФРОВАЛЬЩИК ГЕНШТАБА

1943-й, Ульяновск. Предстоит ещё почти два года воевать, но мы об этом не думаем, живем днем сегодняшним и рвемся на фронт – фашиста уже гонят взашей, вдруг добьют без нас… В то же время уезжать в неизвестность как-то беспокойно, грустно расставаться, привыкли к преподавателям, к городу и военному училищу. Наш курс рассылают, кого куда. Собрались в зале столовой перед отъездом. Вещей мало – у каждого полевая сумка и маленький чемоданчик. Один лейтенант затягивает песню. «Заправляемся» хорошо: борщ, пшенная каша, гуляш, чай с сахаром, граммов триста хлеба. Мы – несколько выпускников училища – отправляемся в Москву.

Путь недальний. Перед Москвой проверка документов: капитан, с ним автоматчик, ещё двое в дверях вагона.

Москва, 6 утра. Метро уже работает, переезжаем на «Павелецкую», там рядом УРЦ – учебно-распределительный центр. Москва вся в аэростатах, они висят в небе на разной высоте на металлических тросах. Зрелище величественное и какое-то зловещее.

Регистрируемся. Каждому отводят постель и тумбочку. Кормят в столовой второго дома наркомата обороны (НКО). Питание плохое – две ложки каши, кусочек хлеба, стакан несладкого чая на завтрак. В 8-45 в бюро пропусков. Вызывают: «Лейтенант Котельников!». «Я!». Выдают пропуск, где написано: «3-й этаж, комната N 314». Пропуск проверяют, сличая с удостоверением, на каждом этаже. На третьем офицер НКВД предупреждает: «Вам можно входить только в 314-ю комнату, в другие вход запрещен. Ещё разрешается входить в дверь под номером 00, то есть в туалет».

Итак, я в святая святых – в шифровальном отделе Генштаба Красной армии. Предостерегают: работа очень тяжелая, сверхнапряженная. Не торопитесь, думайте, упаси бог допустить ошибку! Можно головы лишиться сразу. Никаких ни с кем разговоров о том, что здесь узнаете, не вести - государственная тайна!

Да, много мы узнавали интересного. Хоть и не положено было говорить о содержании шифровок, в курилке всё равно чем-то обменивались друг с другом. Но генштабовская практическая работа очень изматывала. Рабочий день с 6 до 21 часа, иногда и до 23-х – это немыслимое напряжение. Постоянные кадровые шифровальщики Генштаба в большинстве после войны ушли на инвалидность…

Москву мы почти и не видели. Раз как-то сходили в МХАТ на «Демона», были несколько раз в кино. По улицам не погуляешь – Москва была строга, без документа в уборную не попасть. Познакомились с начальником 8-го Управления ГШКО генерал-майором Белюсовым. Он сетовал, что не хватает людей в полках и дивизиях, что кадровые шифровальщики в войсках понесли большие потери в первый период войны, а подготовить хорошего СУВиста непросто. Мы поняли (с некоторым облегчением даже), что здесь не засидимся. И точно, настал день, когда нам – группе из десяти человек - объявили: поедете на 1-й Белорусский фронт, получите назначения по воинским частям.

ОПЕРАЦИЯ «БАГРАТИОН»

Едем на поезде и даже в пассажирском вагоне. Сразу же за Москвой - настоящая зона пустыни: сгоревшие деревни, от которых остались только печные трубы, людей почти не видно. Вместо железнодорожных станций, как правило, будочка или вагончик с красным флагом и доской с названием станции.

Спорим, сколько лет надо, чтобы восстановить порушенное. Кто говорит десять, кто пятнадцать, а кто и все пятьдесят. Вот и город Брянск. Город? Одно название. Вагончик с вывеской «Брянск» и лес кирпичных обгорелых труб. Зловещие следы войны.

Немного отъехали от Брянска, команда: «Выходи!». Приехали. Тут же, на станции, комендатура. Какой-то майор выкрикивает условный номер нашей команды – нас встречает. Представляется как майор Куликов: «Следуйте за мной!». Немного отошли от железной дороги, туда налетели вражеские бомбардировщики, заработали зенитки, появились в небе и наши истребители. Да, это вам не сорок первый год! Однако от бомбежки неприятное впечатление, хотя она только рядом, а не над головой. На душе ощущение тягостной неизвестности – фронт недалеко, что-то будет…

Километров через пять упираемся в полуразрушенный поселок, здесь столовая. После скупой кормежки в Москве нас потчуют поистине королевским обедом: настоящий борщ, гуляш с пшенкой, кусочек масла, несколько штук печенья, чай с сахаром. Майор смеется, дескать, придется отрабатывать. Поели, покурили. Потом доскональная проверка документов и опрос, если не сказать «допрос»: кто, откуда, все ли вместе учились, знаете ли друг друга?..

Ночью пришла машина – студебекер. За нами. Ехали часа полтора, несколько раз останавливались, майор говорил пароль, и ехали дальше. Высадили нас в сосновом лесу. Сгрудились, стоим, ждем. Нас разделяют, некоторые едут дальше.

Отвели в землянку «в три наката». За столом капитан, кажется, по фамилии Компанеец. Встает навстречу. «Ждем вас, как из печи пирога! Вот куча шифровок. Садитесь (еще два стола рядом) и приступайте к работе. Учтите, что все связисты измотаны, очень много искажений. Больше выдержки, хладнокровия и думайте, думайте. Больше логики».

Я получаю шифрограмму для расшифровки, мой сосед - телеграмму для зашифровки. Какой ужас! Я поставил все ключи, применил все свои знания, а получается белиберда. И так, и эдак. Ни с места. Чувствую, что покрываюсь холодным потом. За спиной остановился капитан. «Лейтенант, не волнуйся. Логика вот какая: первая и вторая гамма могут быть искажены, возьми третью гамма-группу». Минут через несколько дело потихоньку пошло. Капитан приказывает без очереди положить шифровку на стол докладчику. (Докладчик – это опытный шифровальщик, его дело - доложить шифровку адресату).

В штабе напряженная работа и ночью. Шифрограммы идут потоком – приказы, распоряжения, уточнения, донесения - какой только информации нет! И всё срочно. К утру голова шумит, мозги закипают будто в котле. Скорый завтрак, и опять шифры, телеграммы – идут тяжелые бои. Спим в сутки 3-4 часа, под открытым небом, не раздеваясь, благо, тепло.

Как-то днем объявляют, что приехали артисты и будет концерт. Я в числе счастливчиков иду в клуб. Клуб наш – большая палатка высотой в три метра, вместимостью человек 100-120. Импровизированная сцена. Перед ней стол с белой салфеткой и графином со стаканами, четыре стула. Вдруг входит командующий фронтом Константин Константинович Рокоссовский. Мы вытягиваемся. Он: «Здравия желаю, товарищи офицеры!» - слегка поклонился, снял фуражку и уселся за стол.

Каким мне запомнился Рокоссовский? Немного выше среднего роста, симпатичный, русый, глаза голубые, широкий лоб с небольшими залысинами. Даже на первый взгляд чувствуется в этом человеке какая-то сила. Вместе с Рокоссовским - наш начштаба генерал Малинин, член военного совета генерал Телегин, с ними лейтенант, говорят, сын Телегина, в отпуске после ранения заехал к отцу. Взволнованный, я уж и не запомнил артистов, помнится, песни пели хорошие, их вызывали на бис.

Зато потом мы снялись с места, двигались вперед, оказывается, началось наступление. Штаб задержался в каком-то местечке, и что характерно, тут же налет вражеской авиации – не иначе кто-то сообщил немцам (разведчиков у них много было). Все отделы штаба занимали землянки, не дома. Поэтому-то бомбежка селения не привела к уничтожению штаба, всего несколько человек раненых. А вот среди местных оставшихся жителей были потери.

Вообще бомбежка – дело паршивое. Когда от самолета отделяются черные точки, кажется, что все эти бомбы летят на тебя. Лежишь в щели, специально откопанной, во рту сухо, и готов ты в землю с головой зарыться.

Идет наступательная операция «Багратион». Какой был подготовлен артиллерийский удар! Артподготовка шла почти пять часов. Земля содрогалась.

Мы двигаемся вперед и вперед, с одного КП на другой. Путь на Овруч, Калиновичи, Мозырь, Ковель. На Ковеле наступление немного застопорилось, немцы, было, снова его отбили (на сутки). Запомнил одну шифровку Верховному Главнокомандующему о том, что энская танковая бригада под Ковелем попала в окружение, но, потеряв все машины, из окружения вышли 16 человек во главе с комбригом полковником Воробьевым, вынесли и знамя бригады. Через три дня полковнику Воробьеву было присвоено звание Героя Советского Союза. (По тем временам часть, потерявшая знамя, расформировывалась, а командование части предавалось суду военного трибунала).

Двигаемся по местам, где только что шли страшные бои. Часто навстречу попадаются колонны пленных фашистов. Они и в плену соблюдают свой «орнунг» - порядок: впереди идут офицеры. Колонны ведут служащие НКВД с автоматами. По бокам конники. Но немцы побегов не устраивали, видимо, рады были, что война для них кончилась.

ЗА БУГОМ

По переправе переезжаем Буг – это государственная граница. Наконец-то наша земля освобождена от врага. Вступаем в Польшу. Останавливаем машины, обнимаемся, поздравляем друг друга. Многие встают на колени, целуют землю. Радость, гордость за Родину, за себя - крупинка твоей заслуги есть в том, что Родина свободна. В то же время не покидает мысль: далеко не каждый из нас сможет вернуться. Враг, предчувствуя конец, остервенело сражается.

Наш КП устроили в городе Волдава, в небольшом польском городке, утопающем в зелени. Он почти без разрушений. Разве сравнишь, к примеру, с нашим Ковелем, превращенным в руины. Прямо на тротуаре два местных парикмахера стригут и бреют русских бесплатно. На фанере надпись: «голильня – пожалуйста». Говорят нам, что знали – вы, мол, разобьете немцев. «Германцы - плохой народ, вас мы не боимся, с германами так не говорили…». Язык почти понятный.

Скоро опять в путь, опять новый КП. По дороге видим щиты: «Родина-мать зовет!» и «Вперед на Запад!» - политорганы наши не спали.

Я назначен помощником начальника штаба 141-го отдельного авиаполка. Почти на передовой. Нужно ехать по рокадной дороге в КП 16-й Воздушной армии. Дали нам кроки, предупредили об осторожности на дороге: со стороны бандеровцев идет охота за одиночными машинами с офицерами. Сопровождающий капитан и я в картах разбираемся, ориентироваться на местности обучены.

Остановились в одном крестьянском хозяйстве. Может, молока продадут. Зашли в дом. Хозяева предложили сесть за стол, хозяин принес хлеба, молока. Вдруг капитан, который стоял у окна, выхватывает пистолет: «Руки вверх!» - хозяевам, мне: «К стене!». Говорит, видел, как с чердака в сарай перебежали два человека в гражданской одежде, но с автоматами. Бой затевать не с руки, надо ноги уносить. Идем из дома так: впереди на три шага хозяин, мы за ним с пистолетами, взаимно друг друга страхуя. Капитан заставил крестьянина прокричать, что его офицеры убьют при малейшей угрозе сзади, а так потом с дороги отпустят. Обошлось. Потом мы узнали, что издан приказ по фронту, запрещающий одиночное передвижение военнослужащих. Разрешалось передвижение группами не менее трех человек при наличии автоматического оружия.

Добрались мы до штаба авиаполка без дальнейших приключений. Там я встретил бывших своих однокашников по Ульяновску, шифровальщиков лейтенантов Бахарева и Борина. Разговоры, расспросы. Увы, Бахарева через месяц комиссовали из-за инфаркта, а Борин впоследствии погиб. Потери не миновали и штабы.

…Эти записки своего отца передал редакции газеты сын Алексея Петровича Котельникова. «Отец еще и после победы долго служил в армии, - говорит Вячеслав Алексеевич. - Потом волею судьбы оказался в Стерлитамаке. Все сожалел, что в войну не вел дневник. Но этого и не разрешали…».