О войне и не только

В марте исполнится 100 лет со дня рождения прославленного журналиста, лауреата премии Союза журналистов СССР (1985 год), заслуженного работника культуры РСФСР и БАССР, ветерана Великой Оте-
чественной войны Гадия Мухамадиевича Арсланова, который без малого четверть века – с 1966 по 1990 год – стоял у руля нашей газеты.

В год 80-летия Победы мы начинаем публикацию фрагментов мемуаров из его книги «Дерево жизни», посвящённых Великой Отечественной войне. Об этих воспоминаниях известный советский и российский писатель, драматург, сценарист, Герой Социалистического Труда Виктор Астафьев сказал: «Ваши проникновенные, правдивые, без пудринок произведения не только от таланта, но и от той занозины, что сидит в вас, причиняя боль, возбуждая жажду высказаться о войне до конца…
Вы – совесть народа, а она так нужна, особенно сейчас».

ПЛОХАЯ ВЕСТЬ

Весть о нападении Германии застала меня в Стерлитамаке во время сдачи экзаменов за второе полугодие первого курса фельдшерско-акушерской школы. Все были ошарашены и подавлены, но верили, что Красная армия скоро отбросит врага за пределы страны. Ведь всё время твердили, что она самая сильная и мощная в мире. Пока я подрасту до призывного возраста, думалось мне, война уже и кончится. И в голову не приходило, что она выпадет и на мою долю.
Но шли дни, армия наша отступала и отступала... Каждое утро я бегал к зданию почты, на котором висел громкоговоритель, слушать сообщения Совинформбюро и раз за разом уходил разочарованным – положение на фронтах всё ухудшалось. Между тем объявили военное положение и всеобщую мобилизацию. Тихий провинциальный Стерлитамак превратился в людское скопище, горвоенкомат и вокзал – в место повседневного плача женщин и детей.
Нас распустили на летние каникулы, и я уехал домой в деревню… В первые же дни из нашей деревни отправили на фронт 36 человек. Потом эта цифра будет нарастать изо дня в день и перевалит за сто с лишним, в числе которых окажутся и мои родственники, и сверстники. И большинство из них погибнут.

Быстро пролетели каникулы. Директор школы за короткое время сумел отстроить из брёвен второй этаж помещения, стало просторнее. Нашу группу разместили наверху, и я занял привычное место у окна. Отсюда было видно всё движение по улице Сакко и Ванцетти, ставшей в войну главной дорогой, ведущей к железнодорожному вокзалу. Денно и нощно шли туда колонны людей, строем или просто толпой, в сопровождении женщин, детей… Именно тогда я впервые услышал жутковатую песню «Идёт война народная».

ТЯЖЁЛАЯ ОСЕНЬ

К осени город стал многолюдным, прибыло много эвакуированных пожилых людей, женщин и детей. Вся железнодорожная станция была забита оборудованием Одесского станкозавода, Московской обувной фабрики, Бакинского завода «Красный пролетарий». Резко подскочили цены на базаре. Длиннее стали очереди в хлебных магазинах и столовых, и без того нелёгкая студенческая жизнь обернулась новыми трудностями.
Нерегулярно отоваривались талоны, по которым выдавалось 400 граммов чёрного, часто недопечённого, хлеба. Везде давка, ругань, а то и мордобитие. Небезопасно стало на ночных улицах – того и гляди разденут, изобьют и отберут последнее.

Директор объявил, что в связи с потребностью фронта в медперсонале у нас сокращается срок обучения почти на год. Отныне будем заниматься не шесть часов в день, а восемь. Больше будет и практических занятий. В то время вся медицинская сеть состояла из стационара под названием «Совбольница», одной амбулатории, размещённой в одноэтажном здании рядом с нынешним техникумом физкультуры, роддома на ул.7 ноября и двух аптек. В войну прибавился военный госпиталь, под который отвели здание школы № 4 по улице К.Маркса.

В основном мы практиковались в Совбольнице. Деревянные, дореволюционной постройки корпуса были расположены на местах, занятых теперь городской детской и новой железнодорожной больницами.
Врачи и медсёстры меня хвалили, ставили в пример другим. Вечерами мы давали концерты. Петь, плясать, тем более танцевать я не умел, да и стеснялся, а вот декламировать стихи у меня получалось. Читал Пушкина, Лермонтова, Симонова. Общаясь с ранеными, я сделал для себя открытие: радио и газеты скрывают правду о положении дел на фронтах, умалчивают о крупных поражениях Красной армии. Особенно меня поразили рассказы раненых о том, что они шли с одной винтовкой на несколько человек.

Появились плакаты «Родина-мать зовёт», «Чем ты помог фронту?», начался сбор тёплых вещей, сухарей, сушёной картошки, подписывались на заём, сдавали драгоценности на постройку самолётов и танков.
Осень выдалась дождливой, с пронзительными холодными ветрами. Было трудно идти по грязи и слякоти до картофельных полей за Левашовкой и Шестым совхозом, пока доберёшься, с ног валишься. «Вот горе-то! Сегодня, когда шли по густой грязи, отлетела подмётка правого ботинка...», – сокрушался я в дневнике 25 октября 41-го года.
Я заболел. Простуду переносил на ногах, но отказался от участия в следующем субботнике. Меня вызвали в канцелярию и пригрозили лишить стипендии. Пытался было оправдаться болезнью, но меня тут же прервали: «Ты только болеешь, а там, на фронте, погибают!». И я аккуратно продолжал ходить на субботники до первой половины ноября, пока поля не покрылись толстым слоем снега.

ПАЁК

Работающие на предприятиях получали по карточке 600 г хлеба, вот и весь паёк. До сих пор удивляюсь, как полуголодные люди за три-четыре месяца смогли на голом месте построить, смонтировать и запустить станкозавод имени Ленина, эвакуированный из Одессы. Уже в октябре-ноябре 41-го завод начал выпускать боеприпасы и другую продукцию. Разворачивались завод «Красный пролетарий», обувная фабрика. На нужды фронта работали швейная фабрика, промартели, пимокатное производство – шили полушубки, тёплые рукавицы, валяли валенки.

Уже тогда по городу пошли слухи о том, что на северной окраине, километрах в десяти, скоро начнут строить какой-то военный завод, что сюда со всех деревень и сёл пригонят много народу. Слухи потом подтвердились. Какой это будет завод, никто не знал – объект именовался «площадкой». Лишь через годы я узнал, что тогда всем миром строили будущий завод «Авангард» для выпуска пороховых изделий.

На втором курсе я уже чувствовал себя уверенно, довольно легко успевал, как правило, получал отличные оценки. Начали преподавать новые врачи из числа эвакуированных одесситов – доктор медицинских наук Эммануил Иосифович Фуксльман, хирург Эльмор Борисович Герсфельд. Но самой любимой моей учительницей оставалась Елизавета Ивановна Иванова, преподававшая физиологию и внутренние болезни. Частенько, выводя отличную оценку, повторяла: «Учитесь как Арсланов!».

Как-то отец попросил меня узнать, что почём на базаре. 19 февраля 42-го, вернувшись, записал в дневнике: «Дрова сухие, воз – 600 р.; сырые дрова, воз – 500 р.; пуд муки – 650 р.; мясо, кг – 60-70 р.; масло сливочное и топлёное, 1 фунт – 90-110 р.; воз сена – 670 р.; вожжи, 1 штука – 7 р. На толкучке: валенки новые – 900, брюки – 300-400, кальсоны – 100, пиджак – 500, рубашка мужская – 140-150, майка – 50-60, сапоги – 1500, пальто – 2000, пальто-стёганка – 1000 рублей и т.д.».

В связи с этим любопытно отметить, что сегодня, когда пишутся эти строки, то есть 23 ноября 1996 г., 200-граммовую пачку сливочного масла отдавали на рынке за 4200 рублей, килограмм говядины стоит от 11 до 14 тысяч, ботинки на натуральном меху турецкого и даже германского производства – 200-250 тысяч рублей.
С фронтов шли тревожные сообщения, каждый день на вокзале провожали людей на войну, на улицах города всё чаще и чаще встречались искалеченные, по дворам ходили нищие. Женщины, чьи сыновья или мужья ушли на фронт, теперь боялись почтальонов, они всё чаще разносили похоронки.

ШАПКА

Зима 41-го и 42-го годов выдалась суровой. У меня постоянно мёрзли уши, и я был вынужден купить на сэкономленные от стипендии деньги шапку-ушанку аж за 110 рублей. Купил 4 декабря, а 20-го, при выходе из кинотеатра, жулики сняли её с головы и скрылись. Нужно ли говорить о том, какое это было горе? Но, к счастью, в воскресенье я интуитивно пошёл на толкучку и нашёл свою шапку в руках пацана, предлагающего её покупателям. Я вырвал шапку из его рук, ударил по мордочке от злости, и бежать! Он и его друзья погнались было за мной, но отстали. От счастья я подарил Муниваре-апе 5 рублей. Шапка долго служила мне, а потом, после ухода на фронт, моему брату Габдрахиму и отцу.
К лету мы уже поняли, что в скором времени призовут в армию и нас, ребят 1925 года рождения, ибо начали приглашать в военкоматы и вручать приписные свидетельства. 17 июля был последний день производственной практики, с 22 по 28 июля сдавали государственные выпускные экзамены, на которых по всем трём предметам мне выставили отличные оценки. Однако директор школы не спешил вручать нам дипломы.

ЛЕСОЗАГОТОВКИ

В начале августа всех выпускников он отправил в покровские леса за Куганаком на заготовку дров. Устроились прямо в лесу в шалашах. Девчонки отдельно от мальчишек. Разбили нас по звеньям, установили норму выработки: два кубометра на каждого в день. Тому, кто выполнил норму, пять штук печенья. Это на словах. А на деле — мухлевали. Полуголодные, быстро уставали, видно, поэтому не всегда выполняли задание. С нетерпением ждали наступления вечера. Жгли костры, усаживались вокруг, пекли картофель, сворованный с колхозных полей. В набегах принимал участие и я. О наших ночных вылазках начальство знало. Делало вид, что сие им неизвестно. Девчонки пели песни, а то и пускались в хоровод, приглашая нас, а потом расходились по шалашам. Лишь некоторые парочками уходили в глубь леса и крутили там любовь.

Может, не было девчонки, запавшей в душу? Да нет, была одна, училась со мной в группе, из городских. Не ахти какая красавица, но милая симпатяга. Во время занятий я подолгу всматривался в неё и не мог оторвать глаз. Её звали Гаугяр Валитова. Мне в ней нравилось всё: и то, как она разговаривала, и как ходила, и как смеялась. Была строга, держалась с достоинством, её уважали и любили. А для меня она оставалась кумиром, верхом совершенства. Вскоре мы расстались, но свои светлые чувства к ней я сохранил на долгие годы. Более того, сдержал слово, данное себе: если у меня после женитьбы родится дочь, то назову её именем Гаугяр. Старшую дочь, 1950 года рождения, с согласия жены, посвящённой в мою историю, нарекли мы именем Гаугяр.

Две или три недели длились лесозаготовки, многие, не выдержав тягот, втихаря сбежали. Наше звено покинуло лес одним из последних… И директор Галий Бакирович Мулюков при вручении дипломов объявил нам благодарность «За оказание помощи фронту», пожелав успехов в самостоятельной работе и дальнейшей жизни. Так мы расстались со школой, давшей нам путёвку в жизнь. Впереди была неизвестность.

(Продолжение следует)